Мой доктор

Автор: Светлана Новикова

 

Мой доктор. (Вместо предисловия)

 

Я помню себя лет с четырех. Все мои ранние воспоминания связаны с медициной. Болела я часто и сильно. Поэтому первое слово, после мама, у меня был доктор. Еще бы! У нас очень часто появлялся мужчина в белом халате. По началу я плакала от его вида: значит снова будут уколы и горчичники. Став немного старше, я стала понимать, что это только для того, чтобы я поправилась и более мужественно относилась ко всем этим неприятностям. Впрочем, мне повезло: у моей мамы были деньги, и она покупала мне французские микстуры и витамины, а пить их было очень даже вкусно.

 

Папы своего я не помню – он спился и умер, когда я была совсем маленькой. Но мама была настоящей русской женщиной, она умудрилась не только вылезти из нужды, но даже завести свой кооператив, ныне АОЗТ “Светлана”. Как ей это удалось – она никогда мне не рассказывала.

 

В детсад я ходила только за очередной инфекцией. Кончилось все тем, что участковый доктор строго сказал моей маме:

 

Хватит мучить ребенка! Ковры убрать! Книги под стекло! И плевать, что открытые полки моднее! Девочку мучить не позволю!

 

Это было одно из самых ярких воспоминаний моего детства. Моя мама, самая строгая, умная и всемогущая, молча слушала, как доктор ее ругает. После шумного разговора доктор приходил почти каждый вечер, сам заводил меня в ванну, ставил под душ, чередуя горячую и холодную воду. С весны он заставил меня ходить по квартире только босиком, а каждый вечер мыть ноги холодной водой. В начале я кашляла, чихала, но потом болезни куда-то делись. Я уже сама, без помощи доктора закалялась, при чем делаю это с удовольствием до сих пор, а по квартире хожу босиком круглый год.

 

Став старше, я стала понимать, что каждый визит доктора мама оплачивала дополнительно. Это для меня был сильный удар. Я то считала, что он меня любит, а он, оказывается, только выполнял свой долг, а таких, как я у него не одна сотня на участке.

 

Мою маму он тоже лечил, когда она болела, и приходил ей делать массаж, причем для визитов к маме он выбирал время, когда меня нет дома. Обычно, после его визита ко мне, мама всегда оставляла его выпить чашечку чая. Я тогда не догадывалась почему, но к его приходу чай заваривался особенно вкусно.

 

Главные неприятности в жизни начались для меня в семь лет, когда меня впервые высекли по-настоящему. Я никогда не была особо послушной девочкой, и крепкие шлепки доставались моей попке и раньше, но в школе у меня сразу начались проблемы с успеваемостью и дисциплиной. Кончилось тем, что мама, прочитав очередную петицию в моем дневнике, схватила узкий ремень, сложила его вдвое, и жестоко меня высекла. Было страшно и очень больно. Я орала, кусалась и вырывалась. Мама прижимала меня к дивану, и била куда попало. Досталось и ногам и спине, не говоря уже о попе. А потом поставила в угол и задвинула креслом, чтобы я не вышла от туда раньше времени. Вечером у меня поднялась температура, и мама вызвала доктора. Взглянув на мое тело, он укоризненно посмотрел на маму. Потом доктор долго меня выслушивал и ощупывал.

 

– Слава богу, сказал он, ребра и внутренние органы целы! – он раскрыл свой старый портфель, достал оттуда мазь, выдавил немного из тюбика на плоскую чашечку, вылил содержимое двух ампул, перемешал и стал смазывать следы от ремня. Боль сразу стала уходить. А мне было очень приятно чувствовать его теплые руки на своем теле. После этого он сделал мне жаропонижающий укол и велел спать, а сам пошел на кухню разговаривать с мамой. Я не могла не подслушать.

 

Доктор говорил маме, что телесное наказание необходимый момент воспитания, но это очень сильнодействующий метод и его надо применять только по строгим показаниям. Иначе можно навредить, так же как принимая сильнодействующее лекарство. Он подробно стал рассказывать, как правильно применять порку.

 

Нельзя пороть за провинность, - говорил он, если за нее ранее не обещалось телесное наказание!

 

На вопрос мамы, что делать, если порка не поможет, он сказал, что если пока не помогла и провинность повторилась – наказание соответственно должно увеличиваться. От наказания за неуспеваемость он отказался.

 

За двойки и тройки тоже не надо бить. А вот за лень – просто необходимо!

 

“Ничего себе, перспектива!” - подумала я, превратившись в слух.

 

– В начале поговори дочерью серьезно, - говорил он маме, объясни дочке, что ты ее любишь, и что порка назначается для ее же пользы и объясни, за что ты собираешься наказывать ее в будущем. Это позволит избежать лишних ссор и взаимных обид. Ни в коем случае нельзя дополнительно унижать ребенка, заставляя после порки стоять в углу или целовать ремень или еще что-нибудь. За один проступок два раза не наказывают!

 

Мама согласилась, что так будет, пожалуй, правильно. Не согласились она лишь с тем, что нельзя сразу пороть за проступок.

 

– Мне покойная мама говорила: не надо давать много, а надо давать вовремя! – и драла меня сразу после выяснения вины. Мама заголяла меня драла как следует.

 

– И что в итоге? – возразил он, - ты наказала Свету сразу и так, что пришлось вызывать врача. Вреда много, а проку мало. Девочка на тебя очень сильно обиделась, и у вас появятся трудности в общении. Еще раз говорю: ремень и розги – это сильнодействующее средство и применять его нужно только по строгим показаниям! Кончилось тем, что он убедил маму драть меня не чаще одного раза в неделю, лучше по субботам не из-за старинного русского обычая, чтобы в воскресение я могла прийти в чувство после наказания и осознать свою вину. Дальше разговор пошел о технике порки. Доктор говорил, что так, как порола меня мама сегодня – бить нельзя, это может нанести существенный вред моему здоровью.

 

Бить надо, привязав меня к дивану, а еще лучше – к скамейке, чтобы я не могла вырываться и получить удары по жизненно важным органам, а только по попе. Нельзя бить два раза по одному и тому же месту: синяк будет больше, а пользы от такого воспитания меньше…

 

Мама говорила, что никогда не привязывали, а говорили, что в случае неповиновения ремень возьмет дед. Кстати, дед был против порки за мелкие провинности, и брал ремень всего несколько раз, но драл, по словам матери, так, что неделю потом было не сесть.

 

С фотографии на стене на меня строго смотрели дед с бабкой. Я их совсем не помнила. Они жили в другом городе и умерли, когда я была еще маленькой. Я закрыла глаза и представила маму в детстве и строгого деда. Б-р-р!

 

Говорили они еще долго, что лучше: ремень или розги, как готовить розги и где их хранить. Доктор говорил, что для попки маленькой девочки лучше всего подходят прутья из красного дерна: длинные, ровные, без сучков и очень гибкие. Бить только одним прутом, не связывая их в пучок.

 

Трудно описать, что я почувствовала, когда услышала о том, как меня собираются воспитывать. По телу поползли мурашки, меня зазнобило как при сильном гриппе. Я успела спрятаться под одеяло в самый последний момент. Доктор подошел ко мне, потрогал мой лоб рукой, пощупал пульс. Сердце мое стучало как молоток, а лицо горело огнем. Доктор оставил маме больничный на три дня, велел дать детскую микстуру от температуры, и если что – вызывать его.

 

На утро я встала совершенно здоровой, если не считать синяков. Но мама разрешила мне в школу не ходить. Это меня совсем не обрадовало: с мамой разговора не получилось. Я дулась на нее очень долго. Занятия в спорт секции пришлось пропустить: не показывать же следы на всем теле.

 

Мама понимала, что перестаралась, поэтому позволяла мне есть больше обычного мороженого, но от него я демонстративно отказывалась. Двойки и тройки мне прощались, она даже попыток не делала меня за них наказать, а только заставляла их исправлять. Помирились мы только к ноябрьским праздникам, когда она свозила меня на выходные в Финляндию, несмотря на то, что в четверти у меня было очень много троек.

 

После маленьких каникул я думала, что разговор о порке навсегда ушел в прошлое. Но, после того как я сорвала контрольную, засунув булавку в замок класса (свои же выдали!) Мама строго сказала мне:

 

Вот что, доченька, я очень тебя люблю. Но твои выходки мне надоели! Читай и пописывай!

 

Она вручила мне несколько листов, красиво напечатанных на машинке, в пластиковой папке. Это оказалось трудовое соглашение, написанное в двух экземплярах сроком на десять лет, то есть до окончания мною школы. На первом листе перечислялись поощрения за хорошую учебу и примерное поведение. Это увеличение карманных расходов, внеочередная покупка желанных игрушек, походы в парк развлечений и т.д. На втором листе перечислялось, за что и как меня мама будет наказывать. За мелкие грехи – уменьшение карманных денег. За неисправленную в течение недели тройку – три удара ремнем по голой попе. А за двойку - шесть и не ремнем, а розгой. Плохое поведение в школе и замечание в дневнике приравнивалось к двойке со всеми вытекающими последствиями, но подлежит исправлению уже после порки. За контрольные работы наказание удваивалось. Отчет и наказание – по субботам. В конце этого документа мама поставила свою подпись и заставила расписаться меня. Один экземпляр оставила мне, а второй убрала к себе в рабочий стол. Этот документ, под которым еще не устоявшимся детским почерком стоит моя подпись, я храню до сих пор.

 

Я с ужасом вспоминаю свое детство и юность, особенно момент, когда лежишь с голой попой привязанная к скамейке и ждешь порки. Самое страшное – это то, что ты никак не можешь защититься или спастись. У меня началась суровая жизнь дочери зажиточной, по Российским меркам, женщины. После “наезда” на мамин кооператив она решила, что меня из школы надо встречать. С подружками больше не поиграешь! Бабушки у нас не было, и поэтому она просила доктора встречать меня из школы три раза в неделю, когда ей самой было не вырваться с работы. Училась я в спецшколе в другом районе, так что те ребята не знали, кто меня встречает, и считали его моим папой, а я разубеждать их не стала. Мне было очень приятно воображать, что у меня тоже есть настоящий папа. Мало того, я попросила у доктора разрешения называть его в школе папой. Он не возражал. Потом я узнала от мамы, что он забирал меня из школы за дополнительную плату, так же как и за каждый внеплановый визит в наш дом. Это было, если честно, очень обидно.

 

После подписания договора две недели я вела себя безукоризненно. Мама, верная своему договору, всячески баловала меня. Но, не могу же я все время быть пай девочкой, и дневник украсила очередная двойка за поведение. В субботу доктор не только привел меня из школы, но и остался с нами обедать. Помню, что обед в меня упорно не хотел залезать. Я догадывалась, что меня ждет, все мое тело бунтовало, попытки разговора о том, что меня ждет, пресекались мамой на корню. После обеда мне велели уйти в свою комнату. О чем они говорили – не знаю.

 

Мама пришла за мной где-то через полчаса. У дивана в углу комнаты стояло ведро с тонкими красными прутьями. Это были первые розги в моей жизни.

 

Мама велела мне отчитаться за свое школьное поведение и приговорила меня к дюжине розог. Я расплакалась и просила прощения, но мама сказала, что уговор дороже денег, чтобы я сама ложилась, а доктор меня выпорет. Я разоралась, что в договоре не сказано, что меня будет наказывать посторонний, на что мама сказала:

 

В договоре не написано, кто будет тебя наказывать, значит – никакого нарушения нет, тем более что доктор не посторонний, а старый друг семьи!

 

Это выражение я услышала впервые. Мама напомнила мне, что в случае сопротивления меня ждет удвоение наказания.

 

До сих пор я с ужасом вспоминаю ту, первую порку. Меня заставили лечь на диван и вытянуть вперед руки, завернули мне платье до подмышек и спустили до щиколоток трусы. А доктор связал ремнями мои руки и ноги и притянул их к ножкам дивана, вытянув меня как стрелку компаса. Мама положила мне под живот подушку. По моему телу пробежал неприятный холодок. Доктора я не стеснялась, с детства часто видел меня совсем без одежды, а тут мне впервые в жизни стало стыдно показывать ему свое тело. Доктор стал втирать в меня вазелин, чтобы не попортить кожу. Я уже ревела как белуга (правда, до сих пор не знаю, ревет ли она на самом деле) и судорожно сжимала ягодицы. Просила простить. Было очень страшно. Мое сердце отчаянно билось, явно намереваясь выпрыгнуть из груди.

 

Доктор подошел к ведру и стал выбирать прут. Выбрав самый длинный, он подошел ко мне, пощупал мой пульс, сказал, что медицинских противопоказаний к наказанию нет, но двенадцать розог не влезут на такую маленькую попку. Я в душе обрадовалась, что может, хоть меньше получу, но мама сказала, что тогда половину ударов она нанесет ремнем, что она тут же и сделала. На этот раз все досталось моей попке.

 

Я вертела ею, как только могла, и мама не могла попасть совсем точно, и было очень больно. Но тут пришел черед розог. Я услышала противный свист, и все мое тело пронзила жуткая боль. Я заорала как резаная.

 

Доктор спокойно ждал, пока я проорусь и говорил маме, что спину надо во время удара держать ровно, прут должен пересекать обе половинки, а дергать его на себя нельзя: порвется кожа. Когда боль стихла, на меня обрушился следующий удар чуть выше первого…

 

Я не помню, как они меня отвязывали. Вечером я смотрела на свою попу в зеркало. На посиневшей попе вспухли ровно шесть аккуратно прочерченных параллельно друг другу полос. Урока хватило недели на три. Потом мама “вызвала доктора в субботу” и мне снова пришлось ложится на диван. Это выражение “доктор в субботу” стало обычной угрозой и предупреждением о предстоящем наказании.