Дневник барона, сэра Эссиена Реневелла (рукопись, найденная в архиве замка Дивирелл)

Кто может быть более жалок, чем «рогоносец»? Я всегда был убежден, что неверными жен делают их мужья – своей черствостью, эгоизмом и неспособностью по-настоящему любить женщину. Я никогда и в мыслях не держал, что сам буду «рогат». Увы, ни моя горячая любовь, ни душевная близость к супруге, ни та нежность, которую я испытывал к своей избраннице, равно как и три счастливых года, проведенных вместе, не спасли наш брак. Она мне изменила, изменила с человеком недостойным, глупым и поверхностным. Моя жена – умница, аристократка соблазнилась красивыми речами пустоголового щеголя, пусть и знатного рода.
Я застал их на месте преступления на нашем с Литой супружеском ложе и вынужден был испить всю чашу унижения и горечи до дна. Когда её любовник как трусливый заяц выскочил в окно в чем мать родила, у меня состоялся нелицеприятный разговор с моей женой, из которого я узнал, насколько я плохой супруг. Я был готов простить Литанию, но она не дала мне такого шанса, в тот же день уехав в поместье своего отца. А еще спустя пару дней я получил нарочным два послания – одно от неё, в котором она требовала развод, а второе, выдержанное в куда более учтивых тонах, от своего тестя, с сожалениями по поводу предстоящего расторжения брака с его дочерью. Поскольку наш брак был абсолютно равным, ни у кого из нас не возникло друг к другу никаких имущественных и финансовых претензий, и епископат без проволочек утвердил наше решение расстаться.
Мой отец, беспокоясь, чтобы я не вызвал на дуэль мерзавца, разбившего мою жизнь, уговорил меня уехать к моему старшему брату по отцу в Дивирелл. Но, я все равно не смог бы пристрелить этого подонка, потому что в тот же день он сбежал из Элверона, хотя, справедливости ради, надо сказать, что я не стал бы этого делать. На следующий же день я получил извинения за случившееся от его отца и двух старших братьев, которые все вместе нанесли мне визит. Именно они и сообщили мне, что Кинцл спешно покинул страну, а также просили меня не мстить ему, ибо в таком случае между нашими родами могла бы возникнуть самоубийственная вражда, способная погубить обе знатные фамилии. Я не обещал им ничего, да они и не требовали и не могли требовать подобного от меня, но я и сам решил не добиваться смерти этого негодяя. Если бы я убил Кинцла, меня ждало бы изгнание, скитания от мести его семьи или лишение чинов и званий с последующей ссылкой солдатом Его Величества в южные колонии с неясными перспективами выживания и прощения. Всем было хорошо известно сколь строго и болезненно Император относится к соблюдению своего запрета на дуэли. И еще ни один дуэлянт не получил высочайшего прощения. К тому же, вызывая его на дуэль, я давал ему шанс убить меня и еще раз посмеяться надо мною. Но, самое главное, меня унизил вовсе не этот жалкий дворянчик, а моя собственная и горячо любимая супруга.
Выносить притворно сочувственные взгляды и слушать глупые подстрекательные речи молодых болванов, мне было одинаково противно, и поэтому я, послушав отца, отправился к своему старшему брату. В свое время Торн испытал на себе, что значит ссылка. Его спасло то, что не он был инициатор дуэли с одним из принцев крови, дуэли, к которой привело какое-то нелепое, но оттого не менее трагичное, стечение обстоятельств. Брат не стал скрываться от суда и был оправдан, но смерть родственника, пусть и дальнего, Император ему не простил и отправил Торна в унизительную и опасную ссылку в Дальние пределы – за океан, в Вессоал, шерифом, что никак не могло быть достойным для потомка знатного рода Ренневелов. Свое прощение брат заслужил во время героической обороны Форт-Эмпайра. Император собственноручно вычеркнул брата из списка награжденных, но зато разрешил ему вернуться в Элверон и жить в поместье матери, где брат прибывал и по сей день. Помимо моих смутных детских представлений о брате, я знал еще, что у него есть красавица жена, которую он привез из-за океана и две дочери.
Встретили меня очень радушно, а брат полностью поддержал меня в моих решениях. Его жена, Ассунта, и впрямь оказалась очень мила, а дочери умны и красивы. На мой вопрос, как Торну удалось достичь такой гармонии в семье, он вызвался показать мне при случае наглядно свои методы семейного воспитания.
Мне не пришлось долго ждать. Однажды я застал свою старшую племянницу Мэш в страшном смятении. На мой вопрос, что с ней, Мэш не ответила и убежала в свои покои. Все рассказала другая племянница – Илси. Сегодня, рано поутру, проигнорировав запрет отца, Мэш велела оседлать молодого и еще не до конца объезженного жеребца. Конь выбросил юную наездницу из седла и прискакал домой с пустым седлом. От забоя на колбасу глупую животину спасло только самостоятельное появление Мэш, которая отделалась ссадинами и легким испугом. Торн был вне себя от происшедшего и пообещал Мэш, что ей будет публичная порка.
После обеда Торн посетил меня и пригласил присутствовать при экзекуции Мэш. Мне, честно говоря, очень хотелось посмотреть, но я стал отказывать, на что брат напомнил мне про свое обещание показать, как он держит в повиновении своих девочек.
В назначенное время в небольшой зале собралось все семейство, а также, кроме меня, присутствовали воспитательницы дочерей, учитель музыки – глубокий старик, всю свою жизнь проживший в этом замке и помнивший Торна еще мальчишкой, и служанка Энни, которая была молодой и интересной девицей и присматривала за Мэш с Илси.
Не обращая внимания на всхлипывания и робкие попытки Мэш оправдаться и попросить прощения, Торн говорил о проступке дочери, особо нажимая на то, что Мэш пренебрегла его запретом. Спустя пару минут он велел Энни помочь Мэш привести себя в надлежащий для порки вид, но Мэш, метнув злобный взгляд на свою служанку (ох, и отольются ей потом слезки Мэш, когда та повзрослеет и сама получит право пороть слуг!), отказалась от помощи. Я не раз был свидетелем порки служанок, пару раз видел и наказания кейном благородных девиц. Что и говорить, задирание подола платьев и демонстрация нижнего белья делали порку еще более ужасным наказанием, но ни служанок, ни тем более дворянок не заставляли снимать панталоны, не говоря уже о полном обнажении. И хотя, Лита, порку которой мне однажды довелось увидеть, когда еще я и думать не думал, что когда-нибудь она станет моей женой, выглядела очень волнительно, в своих розовых панталончиках, но ничего более мне увидеть тогда не удалось. Мать выпорола Литу в монастырском саду, отведя её достаточно далеко от замковых строений, после того, как ей пожаловалась настоятельница школы.
Баронесса Левенталь плохо знала окрестности и не заметила, как попала на территорию школы для мальчиков. Все ученики и ученицы прекрасно знали, где проходит граница, и не смели под страхом жесточайшего наказания нарушать её. Я же оказался поблизости совершенно случайно, моё обучение было окончено, и я прощался с садом, но был привлечен громкими вскрикиваниями девушки, которые перемежались так хорошо знакомым мне свистом кейна. Я решил пренебречь запретом и тихо прокрался к месту, откуда раздавались звуки порки. Лита, с которой я тогда, естественно, не был знаком, стояла, нагнувшись и широко раздвинув ноги, руками придерживая высоко поднятое платье, а мать, не спеша, лупила её кейном прямо по панталонам. Девочка чуть подпрыгивала, получив очередной удар, но, не смела опустить подол платья и прикрыть попу, хотя по движению рук было видно, что ей этого очень хотелось. Следов, конечно, увидеть я не мог, но не сомневался, что половинки попки девчонки покрыты ярко-алыми полосками, которые будут довольно долго болеть, напоминая о минувшем наказании. Получив при мне чуть больше дюжины ударов, девушка услышала, что порка окончена и опустила платье. Лицо девчонки было заплаканное и весьма некрасивое, так что если бы мне тогда кто-либо сказал, что именно по ней я буду так страдать и так страстно желать её, то я просто рассмеялся бы такому человеку в лицо…
Мэш раздевалась не спеша и молча, поочередно освобождаясь от одежды, пока не осталась в одной нижней рубашке. Небольшая заминка, вопросительно – ожидающий взгляд на отца и рубашка поползла вверх, а затем оказалась прямо на полу – Мэш не стала складывать её со всей одеждой. Я не сразу понял, что таким образом юная леди выражает свой молчаливый протест против принудительного обнажения. Стараясь изо всех сил не показать, что вид оголяющейся племянницы возбуждает во мне совсем не родственные чувства, я во все глаза смотрел, как рядом с нижней сорочкой легла кружевная майка, затем лифчик, открывший взору присутствующих небольшие, чуть плосковатые округлые грудки Мэш. Затем, после еще одной паузы, вызванной уже не ожиданием прощения, а жгучим стыдом девушки, она просунула большие пальцы рук за тонкие веревочки-резинки трусиков на бедрах и быстро потянула их вниз, оголяя свои лобок и лоно. Трусы Мэш были из белого шелка с перемежающимися непрозрачными и прозрачными продольными полосками шелка и позволяли задолго до окончательного обнажения леди наслаждаться видом её интимного места. Лоно Мэш было самим совершенством! Прелестный бутон плотно сжатых ровных половых губок, чуть расходясь кверху, подчеркивал место, где находился клитор юной прелестницы, скрытый сейчас кожными складочками. Нежный пушок темно-русых слегка вьющихся волос был оставлен только в виде небольшой дорожки от лона к пупку девушки. Я оглядел девушку от самых кончиков ног до её напряженного лица и нашел, что она великолепна, а спустя всего пару лет будет просто неотразима и горько пожалел, что я её родственник. Впрочем, я тут же сказал себе, что чем тогда я лучше своей бывшей жены, коли с таким вожделением смотрю на столь юную особу, я, для которого, как я себе это представлял, не существовало других женщин, кроме как, увы, уже не моей Литы.
Мэш уже сейчас в свои 14 лет была довольно высока и одного взгляда на её конституцию было достаточно, чтобы понять, что она вырастет рослой и стройной женщиной. Ни большие глаза Мэш, ни её излишне тонкие губы и слишком прямой нос, ни прямые, цвета осенней соломы волосы в отдельности далеко не были эталонами красоты. Однако, вглядываясь в лицо племянницы, я поймал себя на мысли, что хотя её синие глаза невелики, они очень выразительны и будь побольше, стороннему наблюдателю казалось бы, что они постоянно вылуплены, а более пухлые губы неуловимо придавали бы лицу девушки вульгарность, ну а прямой нос и пряди прямых волос заставляли меня вспоминать женщин-воительниц древних сказаний Элверона.
Моя племянница даже и не пыталась прикрыться, поскольку, видимо, это категорически воспрещалось, и стояла, выпрямив спину и устремив свой, слегка затуманенный взор, с застывшими в глазах слезами куда-то вдаль, чтобы не смотреть на мужчин, нагло созерцавших ее наготу.
Тем временем, Энни поставила посреди полукруга, образованного сидящими людьми, стул с высокой готической спинкой, на который, изящно присела леди Ассунта. Затем все та же Энни легонько подтолкнула Мэш в спину ладонью и та, дернувшись, как будто её задели не кончиками пальцев, а каленым прутом, сделала два шага вперед и стала укладываться матери на колено. Признаться, в этот момент я почувствовал разочарование. Стоило ли заставлять столь взрослую девушку раздеваться догола, чтобы просто её отшлепать? Но, я ошибался, предполагая, что Мэш будет наказана только так.
Энни подала матери широкую кожаную лопатку с деревянной полированной ручкой и экзекуция началась. Увесистые плотные шлепки лопатки, сопровождаемые сначала оханьем и аханьем, а затем и вскрикиваниями Мэш, равно как и быстро краснеющие половинки небольшой попки девушки, заставляли думать, что порют её достаточно жестко. Леди Ассунта нанесла дочери не меньше сотни крепких ударов и вся попа, от поясницы, до верхней трети бедер стала одного цвета – цветущей лобелии. Когда вспотевшая, с мокрыми глазами девушка поднялась с колен матери, я уже не считал, что моя племянница легко отделалась, но, как оказалось, это была только первая часть экзекуции. Мэш подошла к стоящему у стены комоду, открыла его и извлекла оттуда длинный и узкий кейн, который принесла и, встав на колени, торжественно подала отцу. Торн, приподняв за подбородок лицо стоящей на коленях дочери кверху, спросил её:
– Ты раскаиваешься в содеянном, моя милая?
– Да, папочка.
– Но ведь ты должна быть наказана как следует, не так ли, дитя моё?
– Да, папочка.
– И как я должен с тобой поступить?
– Выпороть меня сильно-пресильно, так, чтобы я два дня не могла садиться на попу.
Было понятно, что этот ритуал хорошо известен присутствующим, но плавное течение спектакля было нарушено по непонятной мне причине, когда Мэш должна была принять позу, подобающую для порки кейном. Я не сразу понял, почему девушка вновь бухнулась на колени и с рыданиями стала о чем-то шепотом умолять отца. Все прояснилось для меня только тогда, когда Торн решительно отказал в просьбе дочери. Румянец и до того играл на щеках юной прелестницы, но сейчас, казалось, она пламенеет откуда-то изнутри, настолько сильно окрасились багрянцем лицо и шея Мэш. Для последующей порки ей надлежало встать спиной к зрителям, с широко раздвинутыми бедрами, так, что моему взору открылась восхитительная картина девичьего лона и немного провисшие сисечки племянницы уже не казались мне маленькими. Свист кейна, надрывные крики Мэш, ласкали мой слух, тогда как дерганье её крепкого, еще угловатого молодого тела раскрывало прелестный бутон и открывало моему взору то, что должно было принадлежать только её неизвестному сейчас избраннику. Мэш получила что-то около двадцати ударов кейном, после чего ей было дозволено попросить прощения, а затем Энни помогла девушке надеть свежее белье и домашнее платье простого покроя, и Мэш, еще раз попросив прощения за свое недостойное поведение поочередно у всех присутствующих, удалилась. Когда племянница просила прощения у меня, она смотрела куда-то в пол, а я был не в силах оторвать взгляд от неё – столь желанной, сколь и недоступной...
После ухода поротой Мэш все стали расходиться, я тоже встал, но брат попросил меня остаться. Последней уходила Энни, собравшая всё сброшенное Мэш белье и одежду, в которую та была облачена до экзекуции. Наконец, Энни выскользнула из залы под неодобрительным взглядом хозяина, явно считавшим, что служанке следует быть расторопнее.
– Что Вы можете сказать, леди, в свое оправдание, – строго спросил Торн свою жену.
– Простите меня, мой господин, я очень виновата перед Вами, – тихо отвечала мужу леди Ассунта.
– Покрывая опасные шалости Мэш, Вы не только обманывали меня, но еще и ставили под угрозу жизнь и здоровье нашей дочери. Думаю, мне нет нужды говорить, что Вы заслуживаете не менее сурового наказания, чем и сама Мэш.
– Да, мой повелитель, – еще более тихо произнесла женщина.
– Я не могу и не хочу вредить Вашему здоровью, подвергая Вас такой порке, какой Вы, несомненно, заслуживаете, но именно поэтому Вы будете наказаны в присутствии моего брата, чтобы Вы надолго запомнили это наказание!
Быстрый взгляд, брошенной Ассунтой на меня и краска, разлившаяся по ее лицу, красноречивее всяких слов сказали мне, какие чувства сейчас испытывает эта леди. Но она лишь покорно произнесла:
– Да, мой господин, я виновата и заслуживаю, чтобы меня выпороли как последнюю дворовую девку.
– Встань как положено! – скомандовал Торн.
Ассунта медленно повернулась и в два приема подняла кверху подол платья и нижние юбки, а затем нагнулась, выставив напоказ свои чуть полные ноги, белизна кожи которых позволяла отчетливо видеть тонкие прожилки венок на задней поверхности бедер. Ягодицы женщины были закрыты кружевными штанишками из серого гипюра, под которыми виднелись палево-зеленые трусы из плотного шелка. Торн велел, прежде чем начать экзекуцию, снять кружевные панталончики и Ассунта, также как и немногим ранее Мэш, стараясь не смотреть в мою сторону, послушно развязала тесёмочки и её штанишки упали к щиколоткам женщины. Затем Ассунта вновь приняла ту же бесстыдную позу, еще больше, по приказу Торна, расставив ноги. Попа у матери была не в пример больше, чем у дочери, но её размеры и полнота ляжек отнюдь не портили впечатление от оголённости леди Ассунты, напротив, если Мэш была прекрасна своей юностью и свежестью, то её мать была воплощением самой зрелости и женственности.
Та же самая кожаная лопатка с глухим звуком методично била по закрытой трусами попе и обнаженным ляжкам, краснота которых только и могла предположить, как выглядит попа их обладательницы. Леди Ассунта получила ровно сорок ударов лопаткой, после чего направилась за кейном, выбрав для себя более короткую и тяжелую трость, чем та, которой секли дочь. Затем самостоятельно, без какой-либо команды, женщина скинула юбку, жакет, сняла через верх нижнее платье и еще одну совсем тонкую юбочку, оставшись снизу в одних трусах. Верх её тела скрывала только такого же линяло-зеленого цвета грация, отделанная темно-серой кружевной вязью. Дорогое силуанское белье выгодно оттеняло все прелести жены Торна и делало её просто очень аппетитной.
Если удары лопаткой Ассунта перенесла молча, то кейн заставил её вскрикивать при каждом ударе. Нанеся дюжину ударов, Торн потребовал, чтобы его жена приспустила трусы, что и было незамедлительно сделано. Лица Ассунты я не видел, потому что она стояла ко мне спиной, но догадывался, что оно все горит от стыда и смущения. Контраст с лоном дочери был не в её пользу. Мохнатая, вся заросшая густым темным волосом половая щель женщины меня совсем не возбуждала, а у Торна, как я заметил, напротив, кровь «закипела», заставив топорщиться его штаны на причинном месте. Впрочем, мои наблюдения скоро были прерваны, потому что Ассунта, получив еще десяток хлестких и жестоких ударов, поспешно натянула трусы. Однако Торн решил меня сегодня окончательно удивить и небрежным жестом показал Ассунте в сторону стены. Промелькнувший испуг в глазах женщины позволил мне предположить, что сейчас начнется самое интересное. И я не ошибся! Подойдя к прикрепленным на металлических вертикальных полозьях светильникам, Ассунта потянула вниз за соединявшую их металлическую штангу-поперечину. Я обратил внимание, что остальные светильники по периметру залы были просто вделаны в стену и никак меж собой не соединялись. Достав все из того же комода какие-то цепочки, Ассунта быстрым движением пристегнула свободный конец цепочки к штанге, а затем, не давая мне рассмотреть приспособление, заставила смотреть на то, как она раздевается. Не успел я опомниться, как грация и трусы оказались сняты и брошены на комод, а сама леди Ассунта, подвинув табурет к штанге, надавила на нее и та плавно поднялась кверху вместе со светильниками. Затем она продела кисти рук до запястий в обшитые мягкой тканью кожаные ремешки, к которым крепилась зацепленная к штанге цепочка. Повернувшись лицом к нам с Торном, леди Ассунта чего-то подождала, а затем, видимо не дождавшись приказа мужа, аккуратно опустилась с табурета, сначала одной ногой, а затем, другой, одновременно отталкивая табурет назад и провисая на вздернутых кверху руках.
Только после этого Торн подошел к жене вплотную и, взяв в руки сплетенный из опарафиненной веревки бич, развернул Ассунту лицом ко мне и с силой хлестнул бичом женщину. Раздался резкий крик и я увидел, как поперек низа живота появилась алая полоска. Следующий удар также пришелся по низу живота, а последующие попадали по лону и передней части бедер женщины, а затем раздвоенный «язык» бича стал жалить её крупные, но не потерявшие упругости груди. Когда же Торн повернул жену передком к себе и стал пороть её ягодицы, я получил более ясное представление, как он сек женщину. Извиваясь как змея, бич обвивал таз женщины и стегал по большей части по местам, невидимым экзекутору, что вовсе не ослабляло боль наказуемой, а наоборот, позволяло наносить удары более безжалостно. Истерзав и ягодицы Ассунты, Торн вновь повернул леди лицом ко мне, но сам теперь встал спиной ко мне, прямо пред женщиной, отойдя на шаг назад. Леди Ассунта беззвучно плакала, крупные слезинки ручьями стекали по её щекам, но она даже и не пыталась просить о пощаде. Однако, когда Торн сделал только им одним понятный жест, Ассунта зарыдала еще громче и произнесла: «О, Боже, это так больно». Вслед за этим, она, по-прежнему провисая на руках, послушно расставила ноги и опустила голову. Взмах бича, жуткий визг, судорожно сведенные на мгновение ноги – вот что я увидел, когда Торн ударил бичом по промежности жены. Это повторилось еще и еще… Я как завороженный смотрел на то, как вздрагивает тело женщины, слушал как сладкую музыку крики и вопли леди Ассунты. Но, вот наказание было закончено, Торн опустил книзу штангу и освободил руки жены. Леди Ассунта как подкошенная рухнула на ковер, а Торн позвонил в колокольчик. После чего в залу мышкой проскользнула Энни, а брат жестом позвал меня за собой.
– Ты не слишком шокирован, брат мой? – спросил меня Торн, когда мы вместе шли по длинному коридору.