Казнь Анны Карр

 

КАЗНЬ АННЫ КАРР ПЕРВОГО ИЮЛЯ 1540 г. В БОСТОНЕ, АНГЛИЯ

 

Перевод с английского

 

Повозка медленно громыхала по булыжнику узких улиц, продвигаясь к рыночной площади. Девушка, стоявшая в задней части повозки рядом с палачом, была явно потрясена шумом толпы и ярким солнечным светом после долгих недель, проведенных в сырой тюрьме. И все же она держалась прямо в этой повозке, неотвратимо влекущей ее к месту свидания со смертью. После оглашения приговора разум отказывался служить ей, и мысли о том, как ей предстоит умереть, не приходили ей в голову. Это было настолько ужасно, что она не смела даже думать о том, что ее ждет. Что с ней будет, когда она увидит столб, когда ее привяжут к этому столбу и, наконец, когда огню предоставят делать свое дело. У тюремных стражников было в запасе множество историй о предыдущих казнях. Вопящие девушки часами корчились среди языков пламени на глазах толпы горожан, жадно взирающих на захватывающее зрелище.

 

Завернув за угол, повозка въехала на площадь. При виде места, на котором ей предстоит расстаться с жизнью, девушка вся задрожала. Большие поленья были сложены клеткой. Это подобие эшафота было обложено хворостом, вязанками заботливо высушенных березовых прутьев. А в центре – зрелище, способное внушить ужас в самое твердое сердце, – возвышался деревянный столб с длинной, свисавшей до самого настила ценью, поджидавшей жертву.

 

При приближении к эшафоту и столбу Анна вся затрепетала и, наверное, рухнула бы на дно повозки, если бы палач не схватил ее крепко за руку. “Больно”, – пожаловалась Анна, и рука палача стала сжимать ее не так сильно. По мере того, как повозка преодолевала последние футы своего пути, дикость происходящего постепенно проникала в сознание Анны. Она только что обратилась к человеку, больно схватившему ее, и он ослабил хватку. Но через несколько минут он разожжет огонь под ее прикованным к столбу телом, чтобы ввергнуть ее в такие мучения, которых она никогда и вообразить не могла, и эта агония будет становиться все ужаснее и ужаснее, пока наконец не окончится смертью. Стражник говорил, что это может продолжаться целых два часа. Жертва испытывает ужасные муки, горя на костре, но остается живой и в полном сознании, пока пламя постепенно, медленно, но неотвратимо уничтожает ее тело по частям. Думать об этом было настолько жутко, что она снова утратила способность мыслить и ни о чем не думала, пока ее снимали с повозки и не то вносили, не то втаскивали по ступенькам на эшафот.

 

Оказавшись на эшафоте Анна быстро сбросила простое серое платье и, дрожа, осталась в короткой черной рубашке без рукавов. Теперь она так дрожала от холода и ужаса, что ноги отказывались служить ей, пока ее, стонущую и всхлипывающую, вели оставшиеся несколько шагов до столба. Две вязанки хвороста лежали по бокам столба, а третья, на которую должна была встать Анна, была уложена на них. От тюремных стражников она знала, что это усилит ее страдания, потому что почти вся поверхность тела будет обожжена в самом начале казни. Рубашка сразу сгорит, и волосы тоже. Кожа покраснеет и покроется волдырями, но она не лишится чувств и сохранит сознание, и эти ужасные муки будут продолжаться, пока не займутся большие поленья и не разгорятся настолько, чтобы пламя начало уничтожать ее тело.

 

Кто-то из стражников говорил Анне, что для того, чтобы сжечь девушку такого размера, как она, нужно чуть ли не кубометр дров, и что она, возможно, не потеряет сознания и будет мучаться, пока ее тело не сгорит почти полностью.

Они были уже у самого столба, и под взглядами подавшихся вперед зрителей Анну подняли на вязанки хвороста и поставили у столба. Пока помощник, крепко держа ее за плечи, плотно прижимал ее спиной к твердому дереву, палач поднял звякающую цень, обвил ею тонкую талию Анны, пропустил цепь между твердых грудей через правое плечо, обвел вокруг столба и снова перекинул на грудь через левое плечо. Привязав таким образом ее торс крест-накрест к столбу, он снова обвязал цепью ее талию, затем бедра, затем колени и, наконец, дважды обвязав лодыжки, надежно закрепил конец цепи железной скобой. Потом руки Анны завели за столб и сковали кандалами в запястьях, а затем стянули локти, отчего она почти потеряла возможность повешелиться, а ее большие твердые груди гордо выпятились вперед. Палач, отступив назад и оглядев свою работу, принялся проверять, туго ли натянута цепь, дергая ее узловатыми руками. Анна вздрогнула и немного съежилась, когда назойливые руки задержались на ее грудях и лобке дольше, чем это было необходимо, чтобы проверить натяжение цепи. Наконец все было кончено. Последний раз Анна ощущала прикосновение человека. Следующим будет прикосновение огня, который примется медленно выжигать из нее жизнь.

 

Ощущая приближение этого страшного момента она заплакала, из глаз струились слезы, а грудь спазматически поднимались.

Палач спустился с эшафота и направился к жаровне, где его ждал горящий факел. Он поднял факел в руке и, размахивая им, вернулся к эшафоту и поднялся к плачущей девушке. Не обращая внимания на ее рыдания, он стоял рядом и ожидал сигнала, чтобы поджечь костер. “ПОЖАЛУЙСТА, УМОЛЯЮ, НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО СО МНОЙ. Я ГОТОВА НА ВСЕ, Я СДЕЛАЮ ВСЕ, ЧТО УГОДНО, Я НЕ ЗАСЛУЖИЛА ТАКОГО”, – молила Анна, но палач не обращал на нее внимания. И вдруг по кивку мэра он повернулся лицом к жертве и приложил горящий факел к концу той вязанки, на которой она стояла.

 

“НЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ. ПОЖАЛУЙСТА. ПОЖАЛУЙСТА. УМОЛЯЮ. ПОЖАЛЕЙТЕ. ПОЖАЛЕЙТЕ. НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!!”, – разносились над замершей в молчании площадью вопли обреченной, напрасно пытавшейся освободиться из ужасных объятий цепи. Вязанка под ее ногами начала потрескивать, от нее поднялся дымок, и Анна, закашлялявшись, замолкла было, но тут же возобновила свои вопли и призывы к милосердию. Тем временем вязанка под ее ногами уже разгоралась, и палач поджигал факелом две вязанки, лежавшие по бокам столба. “ПОЖАЛЕЙТЕ. ПОЖАЛУЙСТА. ПОЖАЛУЙСТА. ПЕРЕСТАНЬТЕ. МНЕ БОЛЬНО. ПОЖАЛУЙСТА. ААААААААААА. ХХХХХХХХХХХХРРРРРРРРРРРРРР!!!” Последний хрип вырвался из ее глотки, когда вязанка, на которой она стояла, наконец, вспыхнула, и языки пламени лизнули ее босые ноги, заставляя покраснеть нежную кожу. Замершая толпа наблюдала, как пламя быстро поднималась по ногам Анны, окрашивая в красный цвет и покрывая волдырями кожу, и наконец коснулось подола ее черной рубашки. “AAEEEEEEEEEEE!!!”” – взвыла она, когда рубашка вспыхнула, огненным одеялом покрыв ее извивающееся тело. Сквозь огонь зрителям было хорошо видно бющееся, извивающееся, корчащееся в огне обнаженное тело визжащей, хватающей воздух девушки. Пламя охватило все ее тело, покрывая кожу волдырями. Иссушив и покрыв трещинами ее твердые соски, огонь достиг длинных светлых волос, и толпа видела, как она мотала и била о твердое дерево столба головой, объятой огненным нимбом. Одна девочка, стоявшая в первом ряду рядом со старшей сестрой, которая привела ее посмотреть, крепко зажмурилась и закрыла глаза руками, в то время как сестра, чуть старше ее самой, смеялась при виде преступницы, получающей сейчас по заслугам.

 

За несколько минут, которые должны были показаться вечностью девушке, прикованной цепями к столбу, хворост под ее ногами разгорелся, и взорам толпы предстала... нет, не стонущая и рыдающая девушка, а обнаженное, лишенное волос, покрасневшее, покрытое пузырями тело, висящее в цепях, пока пламя основных дров медленно подбиралось к ней.

“ПОМИЛУЙТЕ. ПОМИЛУЙТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИТЕ. ДОБРЫЕ ЛЮДИ, ПОЖАЛЕЙТЕ МЕНЯ. МОЛЮ ВАС. ААХХХХХХХХХХХ!!!” Медленно, но неумолимо огонь горящих дров подбирался к покрытым волдырями ногам, и мольбы сменились нечленораздельными воплями и визгом, когда тело девушки начало в самом деле гореть в огне. Запах жареного разнесся над площадью. Визг и крики жертвы эхом отражались от окружавших площадь домов и смешивались с ревом огня. Обожженные первым пламенем ноги Анны медленно чернели в огне, который медленно, ох как медленно, поднимался все выше и выше, делая свою работу. Дикие крики и безумные рывки отметили момент, когда огонь добрался до промежности и принялся пожирать самое чувствительное место. Все выше и выше. Ужасный стон – и рывок, когда обугленные ноги в конце концов отвалились от тела. Немыслимый дикий вой, когда жадные языки пламени коснулись полукружий ее грудей и начали пожирать их.

 

Груди шипели и пузырились, когда закипел и стал капать вниз содержащийся в них жир, пока наконец – сначала левая, потом правая, – не отвалились, мягко шлепнувшись в огонь и добавив ему пищи. Казалось невероятным, что кто-то может вынести такие муки, оставаясь в живых и сохраняя сознание, но Анна еще жила и чувствовала. В ее хриплом от жары и дыма голосе не было уже ничего человеческого, но она еще кричала. Где-то на сотой минуте казни Анна сумела собраться с силами на несколько мгновений, чтобы последний раз воззвать о милосердии – хриплый голос прорвался через треск пламени: “ПОЖАЛЕЙТЕ. ПОЖАЛЕЙТЕ, ЛЮДИ ДОБРЫЕ. ПОДБРОСЬТЕ ДРОВ И КОНЧАЙТЕ СКОРЕЕ”, – и после этих последних слов вновь послышались дикие вопли. Через несколько минут огонь добрался до лица, и голубые глаза, широко раскрытые от ужаса и боли, расплавились и медленно стекли но обугленному лицу, шипя в огне. Последние несколько минут жизни Анны прошли в тишине, потому что крики сменились еле слышным хрипом, когда ее распухший язык лопнул от жара и сморщился в обугленном рте. Но она еше корчилась и извивалась и обнаруживала признаки жизни и страданий, когда ее перегревшийся череп лопнул с душераздирающим треском, разбросав по горящему эшафоту кипящий мозг и обугленную плоть и кости. Анна Карр умерла. И ее смерть должна была послужить предупреждением всякой девушке, которой вздумается подделывать монеты короля Англии Генриха Восьмого.