Тюдоры: уголовное право и смертная казнь
Этот пост написан не для доказывания чего бы то ни было. Это просто краткое описание сферы уголовного права в Англии 16 века для тех, кого это интересует в рамках расширения кругозора.
Соответственно, некоторым людям лучше заранее знать, чего не будет в этом посте.
Любители «остренького», ищущие смакования изощрённых экзекуций, а также любители в циферках решать, какой маньяк более маньячный, вам не сюда.
Те, кого история Европы интересует только ради поисков пятен, в которые можно ткнуть пальцем и преисполниться любви к России, а также те, кто в истории ищет подтверждения политическим тезисам, вам не сюда.
Любители строить мощные исторические гипотезы, опираясь на школьный учебник и одну-две старые/публицистические книжки, вам тоже не сюда.
Те, кто привык любое сложное явление искажать для простоты навешивания на него однозначного ярлыка «хорошо»/«плохо» (гоблин-стайл), вам совсем не сюда.
Я скучный юрист, которому история уголовного права интересна сама по себе, как эволюция механизма самозащиты в обществе и как тема искажения юридических вещей в обывательском сознании. Сильные эмоции по поводу истории меня утомляют и раздражают, особенно когда написание заметки потребовало больших временных затрат. Имейте это в виду. Перед тем, как писать комментарий вообще лучше глубоко вздохнуть и посчитать до 10, а то некоторые, такое чувство, до того спешат что-то написать, что текст поста особенно и не читают.
Вот он, жуткий Генрих VIII
Миф об осуждении Тюдоров историками.
Есть люди, которые надеются понять какое-то историческое явление с помощью прежде всего цифирек, что рождает уникальные выводы, особенно в сочетании с наивной верой в то, что, например, поминальные списки Ивана Грозного — это полная и исчерпывающая опись всех, кто по-любой причине был казнён в его правление. Не останавливаясь на ущербности такого метода, замечу, что, по моему глубокому убеждению, цифры бессмысленны без знания контекста. Особенно, если речь идёт о 16 веке, где железобетонных цифр практически нет. Одно дело картина «безумный король из прирождённого садизма внезапно устроил Варфоломеевскую ночь и поубивал своих подданных» — и совсем другое дело реальные события, которые являются лишь одним эпизодом из долгой череды раздиравших страну гражданских войн, и состоят в том, что в начале очередной войны народ Парижа вспомнил, как гугеноты недавно пытались взять город штурмом, а потом морили осаждённых голодом, так что толпа подключилась к тому, что Гизы хотели сделать точечным уничтожением лидеров вражеской армии. Поэтому прежде чем перейти к цифрам, необходимо сформировать целостную картину правосудия в тюдоровской Англии.
Первое, что надо знать — это общие тенденции историографии по Тюдорам. Если говорить коротко, то в 19 и начале 20 века всё было просто: Генрих жестокий централизатор, Мария кровава, а Елизавета мать нации. Вигговская традиция исторической пропаганды как она есть. Примерно с 1940-х годов эта ситуация начала меняться. К 1960 году настоящее научное осмысление этого Генриха VIII и потомков уже было в полном разгаре, и главные лавры тут должен получить Джеффри Элтон, последовательно исследовавший все стороны правления Тюдоров. Естественно, что первой жертвой стали эмоциональные оценки и необоснованные обобщения. По мере освоения первоисточников оказалось, что Генрих не так уж и жесток, Мария не особенно кровава, а Елизавета не так велика, как казалось раньше (и казнила преступников намного жёстче, чем Генрих VIII). Яркие персонажи, достойные голливудского фильма, постепенно становились живыми людьми со своими достоинствами и недостатками, с ошибками и хорошими идеями, а Reign of Terror превратилось в обычную внутреннюю политику, не хуже и не лучше чем в другие века. Тем более, что введённые в научный оборот мнения обычных людей 16го века (не обиженных насмерть католиков) тоже были вполне сдержанными за некоторыми исключениями. В конце концов, кровавые тираны, которые рубят головы налево и направо, возможны только в воображении любителей фентези: в реальной системе сдержек и противовесов Европы непопулярный монарх быстро терял трон, а то и голову. Всё просто -- если кому-то отрубили голову вообще произвольно, то его коллеги задумаются, а не они ли следующие, и примут меры.
Сейчас никто уже не пытается однозначно оценить то или иное правление — учёные стараются не заниматься голословными обобщениями, а с максимально возможной точностью описать, что конкретно делали эти политики. Обобщения ведь — это первейшая дорога к искажениям, когда в итоге никто и не представляет себе реальный механизм абсолютной монархии. Изменилось не только понимание личностей, изменилось само представление о том, каким было устройство тогдашнего государства. Генрих VIII нравился старым авторам за обилие легенд от его жёнах и казнях, а сегодняшним авторам он интересен в первую очередь как монарх, при котором Англия сделала гигантский скачок от сеньориальной монархии, едва оправившейся от долголетних Войн Роз, к правовому государству Нового времени. Поэтому впредь если какой-нибудь публицист типа Джаспера Ридли и писал о Генрихе как о кровавом деспоте (Henry VIII: The Politics of Tyranny, 1985), то автор получал полные презрения рецензии, препарирующие все его уловки и искажения фактов, — в том числе от авторов, которые раньше сами писали про Генриха легенды, но потом признали ошибки. Упорствовали только редкие марксисты, просто потому, что для учёного признание своей ошибки — это нормальная часть научного процесса, а для марксиста это ведь означает признать не маленькую ошибку, а кардинальный слом своего мировоззрения. Впрочем, дело не в них, любой человек твердолоб, если видит в истории продолжение личных убеждений.
Разбирать государство Тюдоров здесь не место, это тема для отдельной заметки, а потому перейдём к непосредственной теме обзора, для удобства разделённой по теме мифов.
Миф о длинных руках английского правосудия.
Поскольку интересует нас смертная казнь, для нас важно в основном то, как судили за тяжкие преступления (felony). Прежде всего надлежит помнить, что процесс в то время двигала жертва преступления или её родственники. Без частной инициативы официальные лица шевелились крайне редко, поскольку функция правосудия виделась им в защите общества, а не абстрактных идей, и если общество не возмущается, значит, всё в порядке. Плюс, нормальной полиции в то время не было, и аппарат государственного принуждения сводился к редким констеблям и королевским судьям. Специально разыскивать скрывающихся от властей и расследовать преступления тоже было некому, кроме потерпевших.
Правом судить за преступления в теории common law обладал только король, а на практике - Court of King's Bench в Вестминстере, который посылал королевских судей с полномочиями, заверенными Большой Печатью, для заседаний в ассизах и квартальных судах. Ассизы — это специальные судебные сессии, рассматривавшие подавляющее большинство убийств, грабежей, взломов, изнасилований и краж. Англия была разделена на шесть округов, в каждом из которых проводилось в среднем два ассиза в год. Более низкой ступенью были мировые судьи, заседавшие ежеквартально и занимавшиеся менее серьёзными преступлениями. Кроме ассизов и квартальных сессий были и другие виды судов со своей узкой юрисдикцией (церковные суды, суды маноров, заседания шерифов, городской суд Лондона и т.д.), но для нашей темы эти тонкости не важны. Преступления, наказываемые смертью, всё же практически всегда были предметом рассмотрения в системе королевских судов, которые, как видите, действовали далеко не ежедневно.
Процесс начинался с того, что потерпевший искал ближайшего мирового судью и выкладывал ему свои обиды. Если судья верил рассказанному, то приказывал констеблю арестовать обидчика. Если констебль находил обвиняемого, то брал его под стражу (а если не находил, то дело не получалось) и приводил к судье, который опрашивал одновременно его, потерпевшего и свидетелей (тем самым соблюдалось правило habeas corpus - обвиняемый должен узнать от судьи, в чём его обвиняют). Если судья убеждался в невиновности обвиняемого, то дело закрывалось, а если требовалось более серьёзное разбирательство, то судья отпускал его под залог или заключал в тюрьму, если залог был обвиняемому не по карману.
Все свидетели и обвиняемые тогда ждали следующей квартальной сессии. На этой сессии большое жюри из 23-24 присяжных выслушивало материалы дела и опрос судьёй истца, ответчика и свидетелей. Далее жюри выносило или вердикт ignoramus («мы не знаем») и обвиняемого отпускали, или вердикт billa vera, согласно которому процесс надо было продолжить в следующей инстанции. Обвиняемого опять возвращали в тюрьму или отпускали под залог. На следующем ассизе в присутствии королевского судьи из Вестминстера ответчик и истец снова представали перед жюри присяжных «для окончательного решения вопросов, касающихся их обоих». Именно тут, на третьем по счёту слушании и мог быть вынесен обвинительный приговор (а мог и оправдательный). Интересно, что пытка в Англии применялась редко, в отличие от стран континента. Почти что единственным официальным поводом для неё была ситуация, когда обвиняемый молчал и отказывался заявить о своей невиновности или виновности, соответственно его придавливали доской, пока он не выразит своего отношения к обвинению. Периодически правда, встречались перегибы, особенно при Елизавете.
Неудивительно, что такой подход сильно увеличивал долю латентных преступлений. В 1596 году Эдвард Хекст, судья в Сомерсете и клерк Звёздной Палаты, подсчитал, что к судьям не попадало 80% преступлений (американское исследование 1981 года насчитало 70% преступлений, о которых не сообщали потерпевшие). Люди не сильно любили влезать в дорогой и пожирающий много времени процесс (от обвинителя требовалось дважды съездить к судье и дважды поучаствовать в процессе, один раз перед большим жюри, и второй раз перед обычным жюри). Между двумя стадиями суда могло пройти несколько недель. Так что мелкие проблемы часто решали самостоятельно, в том числе неформальными собраниями жителей, особенно когда речь шла о разборках между соседями, а к судье шли с серьёзными и легко поддающимися доказыванию преступлениями. У пришлого человека было больше шансов попасть под суд, чем у местного, и больше шансов получить обвинительный приговор (в начале 17 века в Вилтшире оправдано было 7% «чужаков» и 32% местных), просто потому, что на процессе много значила репутация обвиняемого, и хорошо, если многие могли свидетельствовать, что ранее он не совершал преступлений.
Миф о кровожадных судьях.
Самая важная черта уголовного процесса в 16 веке — роль присяжных. И в большом жюри, и в жюри ассиза сидели самые обычные люди, максимально близкие по положению к ответчику, поскольку обычай требовал суда равных. При этом особенного желания целый день слушать уголовные дела у людей не было, так что от почётной должности присяжного они нередко старались улизнуть. Один судья жаловался в столицу, что так много присяжных ушли на второй день слушаний, что нельзя было набрать нужное количество в жюри для суда над обвиняемыми в тяжких преступлениях, и всех обвиняемых пришлось отпустить. Есть и свидетельство того, как присяжные подкупали бейлифов, чтобы тот не включал их в списки жюри на следующие квартальные сессии и ассизы.
Работа присяжных и впрямь была нелегка: чтобы занимать людей минимальное количество дней, иногда в большом жюри им приходилось с утра до вечера выслушивать по два десятка дел. Плюс вердикт присяжных должен был быть единогласным, и им запрещалось есть и пить до достижения согласия. Нередко их даже запирали в тюрьме, если они медлили с вердиктом. Однажды судья, раздражённый непомерно долгим совещанием присяжных, приказал посадить их в повозку и возить вокруг городка до момента вынесения вердикта. За вынесение вердикта, явно противоречившего доказательствам, присяжные несли ответственность. Никто не разбирался, поступили они так по глупости или из-за взяток: вердикт жюри присяжных ассиза по решению судьи рассматривался большим жюри из 24 присяжных, и если большое жюри отменяло вердикт жюри ассиза, виновные платили штраф. Только в 1670 году было установлено, что присяжные ни при каких обстоятельствах не отвечают за свои вердикты.
Что же касается королевских судей, то в то время их сообщество уже формировалось в направлении особой касты. Сильный корпоративный дух заставлял их прежде всего заботиться о мнении коллег, а не местных шишек или королевских чиновников. А мнение коллег требовало не поддаваться страху, любви, злобе или жадности, о чем писались обширные трактаты. Нарушитель мог быть изгнан из профессии с позором, что было очень серьёзной угрозой. Кому нужен юрист, потерявший право быть юристом?
На деле, даже богачам и лордам удавалось повлиять на судей только если речь шла о преступлениях небольшой тяжести — в делах о тяжких преступлениях судьи практически всегда придерживались закона. В стремлении соблюдать закон судьи готовы были даже наступать на горло собственным чувствам. Например, один судья (фанатичный пуританин) наотрез отказался начинать дело против католика, в действиях которого не было состава преступления. Судья заявил, что этот человек, конечно, проклятый папист и вообще сукин сын, но за решётку отправится любой кто посмеет его тронуть без законного повода. И действительно — если кто-то без приказа судьи незаконно устраивал обыск жилища, его самого судили и приговаривали к штрафам. Суд был всё же правовым, и процедура на деле не слишком бы нас шокировала в сравнении с современным процессом — разве что в положительную сторону, учитывая поведение наших прокуроров. При этом не случайно, что Генрих VIII расширил практику рассмотрения жалоб граждан на злоупотребления чиновников и королевская канцелярия при нём принимала около 25 тысяч петиций в год в отличие от 2500 при его отце. Тиран, что с него взять...
В целом из имеющихся документов видно, что судьи вовсе не стремились «вешать и вешать», наоборот искали лазейки в праве, позволяющие ограничиться менее суровым наказанием. Они даже создали правовую доктрину возможности судебного толкования закона, которая позволяла им избегать однозначно указанных в законах смертных приговоров. Многие ведь когда говорят о суровых законах, забывают о том, что отношение к закону в Англии мягко говоря отличалось от Франции или Германии. Крмое того, общее мнение англичан в то время было таково, что само привлечение к суду и угроза казни уже является наказанием, оказывающим мощное исправительное воздействие. Чаще всего, например, старались отпускать людей, которые воровали от безысходности — одежду в холод, еду от голода, в отличие от воровавших для перепродажи. Таким могли назначить наказание просто в виде выдворения из пределов деревни/города, и нередко судьи давали им с собой денег. Например, Уильям Митчелл, моряк, был выброшен на берег зимой 1576-1577 года, и побрёл пешком домой вдоль побережья, был схвачен после воровства рубашки, и отпущен, поскольку доказали, что он делал это из нужды, имел возможность взять более ценные вещи, но не сделал это. Анна Кларк, 13-летняя воровка на рынке Колчестера, постоянно срезала кошельки, но была признана виновной в только одной краже, и приговорена лишь к порке. Или например судья мог освободить обвиняемого, потому что его жена была «честной бедной женщиной». Действительно неумолимы судьи были только в случае суда над известным им закоренелым рецидивистом или человеком, который не раскаивался, а гордился преступлением (сильное ужесточение наказания при совершении второго-третьего преступления и сегодня очень характерно для Англии и США). Казнь служила угрозой для будущих преступников и защитой от особо опасных типов, а не самоцелью.
Правительство эту практику только поощряло. В то время население считалось главным источником дохода, а потому массовые казни удовольствия не приносили, особенно таким прагматичным крохоборам, как Генрих VIII. Замена казни штрафом или обязательными работами считалась куда как полезнее. Древние нормы о том, что многое карается смертью, не только судьи, но и сами Тюдоры часто считали чрезмерно строгими, но напрямую их отменить не могли, приходилось действовать окольными путями.
Соответственно, некоторым людям лучше заранее знать, чего не будет в этом посте.
Любители «остренького», ищущие смакования изощрённых экзекуций, а также любители в циферках решать, какой маньяк более маньячный, вам не сюда.
Те, кого история Европы интересует только ради поисков пятен, в которые можно ткнуть пальцем и преисполниться любви к России, а также те, кто в истории ищет подтверждения политическим тезисам, вам не сюда.
Любители строить мощные исторические гипотезы, опираясь на школьный учебник и одну-две старые/публицистические книжки, вам тоже не сюда.
Те, кто привык любое сложное явление искажать для простоты навешивания на него однозначного ярлыка «хорошо»/«плохо» (гоблин-стайл), вам совсем не сюда.
Я скучный юрист, которому история уголовного права интересна сама по себе, как эволюция механизма самозащиты в обществе и как тема искажения юридических вещей в обывательском сознании. Сильные эмоции по поводу истории меня утомляют и раздражают, особенно когда написание заметки потребовало больших временных затрат. Имейте это в виду. Перед тем, как писать комментарий вообще лучше глубоко вздохнуть и посчитать до 10, а то некоторые, такое чувство, до того спешат что-то написать, что текст поста особенно и не читают.
Вот он, жуткий Генрих VIIIМиф об осуждении Тюдоров историками.
Есть люди, которые надеются понять какое-то историческое явление с помощью прежде всего цифирек, что рождает уникальные выводы, особенно в сочетании с наивной верой в то, что, например, поминальные списки Ивана Грозного — это полная и исчерпывающая опись всех, кто по-любой причине был казнён в его правление. Не останавливаясь на ущербности такого метода, замечу, что, по моему глубокому убеждению, цифры бессмысленны без знания контекста. Особенно, если речь идёт о 16 веке, где железобетонных цифр практически нет. Одно дело картина «безумный король из прирождённого садизма внезапно устроил Варфоломеевскую ночь и поубивал своих подданных» — и совсем другое дело реальные события, которые являются лишь одним эпизодом из долгой череды раздиравших страну гражданских войн, и состоят в том, что в начале очередной войны народ Парижа вспомнил, как гугеноты недавно пытались взять город штурмом, а потом морили осаждённых голодом, так что толпа подключилась к тому, что Гизы хотели сделать точечным уничтожением лидеров вражеской армии. Поэтому прежде чем перейти к цифрам, необходимо сформировать целостную картину правосудия в тюдоровской Англии.
Первое, что надо знать — это общие тенденции историографии по Тюдорам. Если говорить коротко, то в 19 и начале 20 века всё было просто: Генрих жестокий централизатор, Мария кровава, а Елизавета мать нации. Вигговская традиция исторической пропаганды как она есть. Примерно с 1940-х годов эта ситуация начала меняться. К 1960 году настоящее научное осмысление этого Генриха VIII и потомков уже было в полном разгаре, и главные лавры тут должен получить Джеффри Элтон, последовательно исследовавший все стороны правления Тюдоров. Естественно, что первой жертвой стали эмоциональные оценки и необоснованные обобщения. По мере освоения первоисточников оказалось, что Генрих не так уж и жесток, Мария не особенно кровава, а Елизавета не так велика, как казалось раньше (и казнила преступников намного жёстче, чем Генрих VIII). Яркие персонажи, достойные голливудского фильма, постепенно становились живыми людьми со своими достоинствами и недостатками, с ошибками и хорошими идеями, а Reign of Terror превратилось в обычную внутреннюю политику, не хуже и не лучше чем в другие века. Тем более, что введённые в научный оборот мнения обычных людей 16го века (не обиженных насмерть католиков) тоже были вполне сдержанными за некоторыми исключениями. В конце концов, кровавые тираны, которые рубят головы налево и направо, возможны только в воображении любителей фентези: в реальной системе сдержек и противовесов Европы непопулярный монарх быстро терял трон, а то и голову. Всё просто -- если кому-то отрубили голову вообще произвольно, то его коллеги задумаются, а не они ли следующие, и примут меры.
Сейчас никто уже не пытается однозначно оценить то или иное правление — учёные стараются не заниматься голословными обобщениями, а с максимально возможной точностью описать, что конкретно делали эти политики. Обобщения ведь — это первейшая дорога к искажениям, когда в итоге никто и не представляет себе реальный механизм абсолютной монархии. Изменилось не только понимание личностей, изменилось само представление о том, каким было устройство тогдашнего государства. Генрих VIII нравился старым авторам за обилие легенд от его жёнах и казнях, а сегодняшним авторам он интересен в первую очередь как монарх, при котором Англия сделала гигантский скачок от сеньориальной монархии, едва оправившейся от долголетних Войн Роз, к правовому государству Нового времени. Поэтому впредь если какой-нибудь публицист типа Джаспера Ридли и писал о Генрихе как о кровавом деспоте (Henry VIII: The Politics of Tyranny, 1985), то автор получал полные презрения рецензии, препарирующие все его уловки и искажения фактов, — в том числе от авторов, которые раньше сами писали про Генриха легенды, но потом признали ошибки. Упорствовали только редкие марксисты, просто потому, что для учёного признание своей ошибки — это нормальная часть научного процесса, а для марксиста это ведь означает признать не маленькую ошибку, а кардинальный слом своего мировоззрения. Впрочем, дело не в них, любой человек твердолоб, если видит в истории продолжение личных убеждений.
Разбирать государство Тюдоров здесь не место, это тема для отдельной заметки, а потому перейдём к непосредственной теме обзора, для удобства разделённой по теме мифов.
Миф о длинных руках английского правосудия.
Поскольку интересует нас смертная казнь, для нас важно в основном то, как судили за тяжкие преступления (felony). Прежде всего надлежит помнить, что процесс в то время двигала жертва преступления или её родственники. Без частной инициативы официальные лица шевелились крайне редко, поскольку функция правосудия виделась им в защите общества, а не абстрактных идей, и если общество не возмущается, значит, всё в порядке. Плюс, нормальной полиции в то время не было, и аппарат государственного принуждения сводился к редким констеблям и королевским судьям. Специально разыскивать скрывающихся от властей и расследовать преступления тоже было некому, кроме потерпевших.
Правом судить за преступления в теории common law обладал только король, а на практике - Court of King's Bench в Вестминстере, который посылал королевских судей с полномочиями, заверенными Большой Печатью, для заседаний в ассизах и квартальных судах. Ассизы — это специальные судебные сессии, рассматривавшие подавляющее большинство убийств, грабежей, взломов, изнасилований и краж. Англия была разделена на шесть округов, в каждом из которых проводилось в среднем два ассиза в год. Более низкой ступенью были мировые судьи, заседавшие ежеквартально и занимавшиеся менее серьёзными преступлениями. Кроме ассизов и квартальных сессий были и другие виды судов со своей узкой юрисдикцией (церковные суды, суды маноров, заседания шерифов, городской суд Лондона и т.д.), но для нашей темы эти тонкости не важны. Преступления, наказываемые смертью, всё же практически всегда были предметом рассмотрения в системе королевских судов, которые, как видите, действовали далеко не ежедневно.
Процесс начинался с того, что потерпевший искал ближайшего мирового судью и выкладывал ему свои обиды. Если судья верил рассказанному, то приказывал констеблю арестовать обидчика. Если констебль находил обвиняемого, то брал его под стражу (а если не находил, то дело не получалось) и приводил к судье, который опрашивал одновременно его, потерпевшего и свидетелей (тем самым соблюдалось правило habeas corpus - обвиняемый должен узнать от судьи, в чём его обвиняют). Если судья убеждался в невиновности обвиняемого, то дело закрывалось, а если требовалось более серьёзное разбирательство, то судья отпускал его под залог или заключал в тюрьму, если залог был обвиняемому не по карману.
Все свидетели и обвиняемые тогда ждали следующей квартальной сессии. На этой сессии большое жюри из 23-24 присяжных выслушивало материалы дела и опрос судьёй истца, ответчика и свидетелей. Далее жюри выносило или вердикт ignoramus («мы не знаем») и обвиняемого отпускали, или вердикт billa vera, согласно которому процесс надо было продолжить в следующей инстанции. Обвиняемого опять возвращали в тюрьму или отпускали под залог. На следующем ассизе в присутствии королевского судьи из Вестминстера ответчик и истец снова представали перед жюри присяжных «для окончательного решения вопросов, касающихся их обоих». Именно тут, на третьем по счёту слушании и мог быть вынесен обвинительный приговор (а мог и оправдательный). Интересно, что пытка в Англии применялась редко, в отличие от стран континента. Почти что единственным официальным поводом для неё была ситуация, когда обвиняемый молчал и отказывался заявить о своей невиновности или виновности, соответственно его придавливали доской, пока он не выразит своего отношения к обвинению. Периодически правда, встречались перегибы, особенно при Елизавете.
Неудивительно, что такой подход сильно увеличивал долю латентных преступлений. В 1596 году Эдвард Хекст, судья в Сомерсете и клерк Звёздной Палаты, подсчитал, что к судьям не попадало 80% преступлений (американское исследование 1981 года насчитало 70% преступлений, о которых не сообщали потерпевшие). Люди не сильно любили влезать в дорогой и пожирающий много времени процесс (от обвинителя требовалось дважды съездить к судье и дважды поучаствовать в процессе, один раз перед большим жюри, и второй раз перед обычным жюри). Между двумя стадиями суда могло пройти несколько недель. Так что мелкие проблемы часто решали самостоятельно, в том числе неформальными собраниями жителей, особенно когда речь шла о разборках между соседями, а к судье шли с серьёзными и легко поддающимися доказыванию преступлениями. У пришлого человека было больше шансов попасть под суд, чем у местного, и больше шансов получить обвинительный приговор (в начале 17 века в Вилтшире оправдано было 7% «чужаков» и 32% местных), просто потому, что на процессе много значила репутация обвиняемого, и хорошо, если многие могли свидетельствовать, что ранее он не совершал преступлений.
Миф о кровожадных судьях.
Самая важная черта уголовного процесса в 16 веке — роль присяжных. И в большом жюри, и в жюри ассиза сидели самые обычные люди, максимально близкие по положению к ответчику, поскольку обычай требовал суда равных. При этом особенного желания целый день слушать уголовные дела у людей не было, так что от почётной должности присяжного они нередко старались улизнуть. Один судья жаловался в столицу, что так много присяжных ушли на второй день слушаний, что нельзя было набрать нужное количество в жюри для суда над обвиняемыми в тяжких преступлениях, и всех обвиняемых пришлось отпустить. Есть и свидетельство того, как присяжные подкупали бейлифов, чтобы тот не включал их в списки жюри на следующие квартальные сессии и ассизы.
Работа присяжных и впрямь была нелегка: чтобы занимать людей минимальное количество дней, иногда в большом жюри им приходилось с утра до вечера выслушивать по два десятка дел. Плюс вердикт присяжных должен был быть единогласным, и им запрещалось есть и пить до достижения согласия. Нередко их даже запирали в тюрьме, если они медлили с вердиктом. Однажды судья, раздражённый непомерно долгим совещанием присяжных, приказал посадить их в повозку и возить вокруг городка до момента вынесения вердикта. За вынесение вердикта, явно противоречившего доказательствам, присяжные несли ответственность. Никто не разбирался, поступили они так по глупости или из-за взяток: вердикт жюри присяжных ассиза по решению судьи рассматривался большим жюри из 24 присяжных, и если большое жюри отменяло вердикт жюри ассиза, виновные платили штраф. Только в 1670 году было установлено, что присяжные ни при каких обстоятельствах не отвечают за свои вердикты.
Что же касается королевских судей, то в то время их сообщество уже формировалось в направлении особой касты. Сильный корпоративный дух заставлял их прежде всего заботиться о мнении коллег, а не местных шишек или королевских чиновников. А мнение коллег требовало не поддаваться страху, любви, злобе или жадности, о чем писались обширные трактаты. Нарушитель мог быть изгнан из профессии с позором, что было очень серьёзной угрозой. Кому нужен юрист, потерявший право быть юристом?
На деле, даже богачам и лордам удавалось повлиять на судей только если речь шла о преступлениях небольшой тяжести — в делах о тяжких преступлениях судьи практически всегда придерживались закона. В стремлении соблюдать закон судьи готовы были даже наступать на горло собственным чувствам. Например, один судья (фанатичный пуританин) наотрез отказался начинать дело против католика, в действиях которого не было состава преступления. Судья заявил, что этот человек, конечно, проклятый папист и вообще сукин сын, но за решётку отправится любой кто посмеет его тронуть без законного повода. И действительно — если кто-то без приказа судьи незаконно устраивал обыск жилища, его самого судили и приговаривали к штрафам. Суд был всё же правовым, и процедура на деле не слишком бы нас шокировала в сравнении с современным процессом — разве что в положительную сторону, учитывая поведение наших прокуроров. При этом не случайно, что Генрих VIII расширил практику рассмотрения жалоб граждан на злоупотребления чиновников и королевская канцелярия при нём принимала около 25 тысяч петиций в год в отличие от 2500 при его отце. Тиран, что с него взять...
В целом из имеющихся документов видно, что судьи вовсе не стремились «вешать и вешать», наоборот искали лазейки в праве, позволяющие ограничиться менее суровым наказанием. Они даже создали правовую доктрину возможности судебного толкования закона, которая позволяла им избегать однозначно указанных в законах смертных приговоров. Многие ведь когда говорят о суровых законах, забывают о том, что отношение к закону в Англии мягко говоря отличалось от Франции или Германии. Крмое того, общее мнение англичан в то время было таково, что само привлечение к суду и угроза казни уже является наказанием, оказывающим мощное исправительное воздействие. Чаще всего, например, старались отпускать людей, которые воровали от безысходности — одежду в холод, еду от голода, в отличие от воровавших для перепродажи. Таким могли назначить наказание просто в виде выдворения из пределов деревни/города, и нередко судьи давали им с собой денег. Например, Уильям Митчелл, моряк, был выброшен на берег зимой 1576-1577 года, и побрёл пешком домой вдоль побережья, был схвачен после воровства рубашки, и отпущен, поскольку доказали, что он делал это из нужды, имел возможность взять более ценные вещи, но не сделал это. Анна Кларк, 13-летняя воровка на рынке Колчестера, постоянно срезала кошельки, но была признана виновной в только одной краже, и приговорена лишь к порке. Или например судья мог освободить обвиняемого, потому что его жена была «честной бедной женщиной». Действительно неумолимы судьи были только в случае суда над известным им закоренелым рецидивистом или человеком, который не раскаивался, а гордился преступлением (сильное ужесточение наказания при совершении второго-третьего преступления и сегодня очень характерно для Англии и США). Казнь служила угрозой для будущих преступников и защитой от особо опасных типов, а не самоцелью.
Правительство эту практику только поощряло. В то время население считалось главным источником дохода, а потому массовые казни удовольствия не приносили, особенно таким прагматичным крохоборам, как Генрих VIII. Замена казни штрафом или обязательными работами считалась куда как полезнее. Древние нормы о том, что многое карается смертью, не только судьи, но и сами Тюдоры часто считали чрезмерно строгими, но напрямую их отменить не могли, приходилось действовать окольными путями.
Комментариев 0